 3230 | 164 см Легкомыслия | 4/18/2008 11:14:46 AM | Один --> (3229)
Предполагается., что это был ответ на мой вопрос.?)
Признаться., мне были интересны более глубокие движения...)
|
 3229 | Один | 4/15/2008 4:29:39 PM | 164 см Легкомыслия --> (3228)
У меня было два варианта после прочтения - оставить в себе или поделиться с вами. Выбрал второе.
|
| 3228 | 164 см Легкомыслия | 4/13/2008 2:21:20 PM | Один --> (3226)
Сереж., скажи мне, пожалуйста......., что определило твое желание разместить это произведение здесь.?
Кроме фамилия автора., конечно же..)
|
| 3227 | Дракон-Хранитель | 4/12/2008 9:07:49 PM | Один --> (3226) Один --> (3225) Сильно... Спасибо!...
|
| 3226 | Один | 4/11/2008 5:33:36 PM |
О ПРИЧИНАХ, ЗАСТАВЛЯЮЩИХ МИР ПОЛАГАТЬ, ЧТО ЕГО СПАСЁТ КРАСОТА
Это бывает. Постоянно бывает. Ты хочешь игрушку. Но родители говорят: у тебя и так много игрушек. Они говорят: тебе не нужна игрушка. Как будто они могут знать. Тебе не нужна. Так звучит приговор. И это удар, это крах, это война, которая сносит подреберную империю, мелкой рубкою превращая мечту, сердце и легкие в оливье. Ты тащишь в себе войну, а вокруг тебя штиль. Вокруг невредимая жизнь предметов, людей и уз – такая же как вчера, как завтра и как всегда. Ты должен соответствовать – должен ходить, говорить, прикуривать, брать с полки пустую чашку, наливать кипяток. И ты ходишь, говоришь, берешь, и ты находишься здесь. А игрушка – там. Твоя сигарета, чашка, вода падают во чрево войны и кальцинируют в пыль. Суть действий уже не вполне ясна. Стоит ли жить не владея? Да и как терпеть эту боль? В горле крутеет ком. Помочь может только бог.
Это бывает. Бог действительно... Если его попросить. Хорошо попросить. Если упасть на колени и оставить вмятину ото лба на холодной земле. Выкашлять ком богу на стол. Если сказать, как сожалеешь, как каешься, как признаешь свои, прощаешь чужие, как больше никогда. Объяснить в какое благо ты обернешь. Уверить, что овладев, обретешь силы, которые позволят не тратиться, не пустословить, не желать зла врагам, писать письма, вставать на рассвете, не выбрасывать объедки, кормить бездомных собак. Да может быть просто достаточно крикнуть: господи, я так хочу. Так сильно хочу! Сильнее чем уже хотел. Господи, это – необходимость. Необходимость для меня. На этот раз сущая необходимость. Я больше не попрошу. Я умираю. Господи. Помоги. И бог поможет. Однако, как же встретиться с ним? Встать? Выйти из дому? Бежать? – Но куда? Где эта дверь?!
Она появилась нежданно. Средь обыкновений и дней. Формально – ничего особенного. Светлые волосы, короткое каре. Милое лицо. Милое. Очень милое. Тело, сделанное на заказ. И только. Достаточно ли, чтобы порабощать? Ведь каждый, кто видел ее, становился рабом – жалок удел видевшего ее даже пусть только раз! – начинать день с надежды на то, что сегодня она наконец позвонит, заканчивать день надеждой на то, что завтра она наконец позвонит. И скажет. И попросит приехать. И скажет. Просто хоть что-нибудь скажет. Скажет хоть что-нибудь. Все любили ее. Потому, что внутри нее отсутствовала война. Она была пуста, как тюльпан, чьи сомкнутые лепестки легко пропускают свет. Она не умирала. Не расточала на алчность ни духа, ни мыслей, ни крови, ни костей. Не искала встреч. Неисполненные желания не распускали в ней метастаз. Она, как кислое вино, смывалась без мыла, легко, лишь пальцами и водой, не оставляя ни отпечатков на наших телах, ни оттисков на нашей памяти. И потому ее хотелось опять. Все это, и не это, - все говорило о главном: ей не о чем просить господа. Ее мечты сбылись. А значит она уже была там. Она уже просила. И ей дали. Она знает – как это. Она знает где. Нужно лишь приблизиться к ней, стать любовником, братом, сестрой. Нужно обнять ее, прижаться к ней кожей, нужно войти в нее, и через нее подойти к двери. Даже имя ее – с круглою буквою во главе – было похоже на вход.
Она появилась нежданно. Средь обыкновений и дней. Воспитательница вошла в группу, ведя ее за руку.
- Дети! – Крикнула воспитательница. – Внимание!
Лю оторвалась от рисования и обернулась на голос.
- Дети! У нас новая девочка! Давайте знакомиться! Это Оля. Оля Стечкина. Она вместе с родителями переехала в Новоград из Винницы. Теперь Оля будет ходить в наш детский садик. Мы с вами вместе поможем Оле освоиться... да? Покажем ей где наши игрушки, где мы рисуем... Да? Оленька... Будем вместе играть... Ну, смелее... – Воспитательница чуть подтолкнула Стечкину в спину, побуждая к шагу вперед. Стечкина в последний раз оглянулась на дверь, чтобы увидеть папу. Но папа уже ушел. Вместо папы в дверном проеме стояла толстая женщина в белом халате.
- Валя Иванна! – Крикнула женщина. – Поди-ка к заведующей, тебя к телефону там. Беги бегом.
Воспитательница спешно коснулась Олиных светлых волос, плеча:
- Детки у нас хорошие... – Шепнула она и вышла из группы.
Дверь хлопнула. Стечкина сжала в ладонях краешек платья. Мир оценивал ситуацию. Следующая секунда чуть отстала от предыдущей. Время пошло с опозданием. Но пульс оставался прежним. Ток крови мчался, опережая время, и срывался в дугу аорты как водопад. Шум водопада отвлекал человека от мыслей, привлекая к чувствам. Стечкина приподняла подбородок. Посмотрела стоокому дракону прямо в глаза. И... Улыбнулась. Губы ее не размыкались. Но каждый явно услышал: здравствуй, я знаю секрет, я покажу – где это место. Сердце дракона екнуло. Мир ослабел. Покачнулся. И, скручиваясь жгутом, начал свой бег вокруг Стечкиной, наматываясь на нее, как на иглу веретена.
Первым к Оле подошел Паша Ананич.
- А у вас в Виннице горки железные есть? – Спросил он.
- Есть. – Ответила Стечкина.
- А ты сколько раз подряд можешь с горки скатиться?
- Десять раз. – Ответила Стечкина. И улыбнулась. Опять. Ананич почувствовал как от затылка под ворот начинают бежать мурашки.
- Или двадцать. – Сказала Оля. И он поверил.
- Или тридцать. – И он поверил.
- Девочка... – Дракон потерял еще одну голову. - А ты знаешь, что...
- Она не девочка! Ее нельзя девочкой называть! Валентина Ивановна сказала, что ее Оля зовут!
- Ну...Ладно Оля... Все равно я хотела сказать, что... вот ты знаешь, что тот, кто выше ростом – тому страшнее на самом верху горки стоять? Потому что...
- А ты боишься кататься?
- Дурак что ли?
- Дуррак! Она сказала же, что может тридцать раз кататься! Если б она боялась кататься, она б один раз только б каталась, а потом бы боялась!
- Девочка, ой... м... Оля, а ты когда катишься с горки у тебя сжимаются зубы?
- А ты будешь с нами играть на улице в магазин?
Когда воспитательница вернулась в группу, стоокий дракон был разбит.
Во время прогулок, как и во время медленных танцев, Лю всегда сидела на лавочке рядом с Валентиной Ивановной. Дети бегали по площадке, расшатывали турники, поднимали пыль, пытались убить голубей взглядом, раскладывали по борту песочницы бутылочные осколки и чертополох, разыгрывая ювелирный магазин, в общем, жизнь шла. Вернее, конечно, не шла – кипела. В пределах территории, обнесенной оградой.
- Люда, не сиди. Чего штаны протираем? Погода хорошая, иди бегай. – Говорила Валентина Ивановна, переворачивая страницу романа Келлермана «Туннель».
Встать со скамьи и начать бежать в никуда, без всякой цели, было по меньшей мере странно. А по честному - глупо. Нормальный инопланетянин не стал бы этого делать. Выход оставался один: не слушаться Валентину Ивановну. То есть выхода не было. Лю вставала, одергивала юбку, делала шаг, задирала голову, смотрела на солнце, намеренно ослеплялась и переводила взгляд на собственные сандалии. В глазах разбегались фиолетовые круги и волны. Лю зажмуривалась. Под веками, в беспредметной тьме всплывал светящийся шар. Инопланетяне выращивали на поверхности шара золоченый картофель. Интересно было то, что зримый мир, не ограниченный тканью век был почему-то нагляден и конечен. А мир под веками, замкнутый между кожею и зрачком – мир в полный рост проходящий через игольное ушко – был почему-то непостигаем и бесконечен, как космос. Возможно, для некоторых встреч нам не нужно строить корабль? Достаточно лишь притворить глаза... Двадцать секунд были убиты.
- Чего стоим? – Валентина Ивановна раздражалась.
Лю делала шаг, еще шаг, три шага бегом, еще, еще, и вот она уже мчалась по кругу, вдоль ограды, огибая площадь и разбросанных по ней маленьких занятых человечков, сотворенных Брейгелем или Босхом. Лю останавливалась около вкопанных в землю колес. Била носком первое колесо. Прыгала в сторону второго. Била носком второе. Прыгала в сторону третьего. Секунды падали замертво, как железные птицы в тире. Кто-то кричал:
- Люд! Помоги нам собрать колючки, а то мы все брошки продали уже! – И Лю окуналась в кипящую жизнь. Но, как ни странно, это не обжигало. Настроение не менялось. На душе не становилось ни легче, ни тяжелей. Лю сдавала на склад пять брошек, три горелые спички, пучок подгнивших опавших листьев и возвращалась на место рядом с Валентиной Ивановной. Хорошо человеку могло быть лишь дома, под собственной крышей, рядом с братом и холодильником. В детском саду человеку не могло быть хорошо, независимо от того чем он был занят – обрывал чертополох, давил ногами плоды снежноягодника или бегал по кругу. Детский сад был местом не много лучшим тюрьмы и больницы - местом, в котором ты должен был принудительно пережидать время до вечера. Стараясь пережидать таким образом, чтобы с тобой ничего не случилось. А если все же случилось, то пережидать и это.
С места на лавочке Лю рассматривала жизнь. Это было не так увлекательно, как рисование. Но все же. Что значит цветной карандаш в руке слепого! – Сидя на лавочке, Лю накапливала впечатления, которым, кстати, не суждено было утратить яркости ни через десять лет, ни через двадцать. Впечатления детства, как кусочки побитых апсид, как керамические изразцы – лежат под тоннами грязи, но все так же покрыты глазурью. Бесспорно, для многих Стечкина стала одним из таких впечатлений. Жизнь этой девочки была непостижима. Оля толкала стеклянные двери, врывалась в торговый зал, подобно ветру, и, подобно ветру, в ее карманах шелестели купюры, коричневые, истлевшие под дождями, пахнущие смертью и следующей за нею землей. Стечкина подходила к прилавку:
- А какая брошка у вас сегодня самая красивая?
- Самая красивая – самая дорогая. – Отвечали девушки-продавщицы.
- Я хочу взглянуть.
- Она лежит в сейфе. Мы ее вам покажем, если у вас хватит денег.
- Хватит!
- А чем докажете?
- Вот! – Восклицала Стечкина и хлопала себя по карманам, набитым опавшими листьями, постепенно обращавшимися в тлен и грязь.
- О!... Ах!... Какая прелесть... – Шептала Стечкина, склоняясь над прилавком.
- До вас ее носила... э... до вас ее носила... великая... великая...
- Принцесса Франции?!
- Ага.
Стечкина бросала смятые деньги кассиру, насаживала орден чертополоха на кофточку, распахивала двери и кричала.
- Карету! Кучер, гони во дворец!
Пожалуй, описания ее действий стоило бы начинать со слова «вдруг». Вдруг она говорила, вдруг она вставала, вдруг она устремлялась то влево, то вправо, а территория расширялась в угоду тем устремленьям. И все бежали за нею, уподобляясь хвосту кометы, иссекая пространство сотнями траекторий, заодно утверждая движение как форму жизни.
Воспитательница смотрела на часы, захлопывала «Туннель» и говорила самой себе:
- Так-с... Где эта?... Пока эту не загонишь, эти не пойдут... – Валентина Ивановна высматривала Стечкину на площадке.
- Оля! – Кричала она. – Сюда иди!
Стечкина бежала к скамейке.
- Все. Встань здесь. И стой. Госсспади... Что за грязь в карманах? Ну что такое?! Землю то в карманы зачем ложите? Не крутись... – Валентина Ивановна отряхивала Олину юбку. – Дети! Обед! – Но последний призыв был уже лишним. Хвост кометы и так неизменно догнал бы голову.
О таких важных вещах, как дружба со Стечкиной Лю не стала бы и помышлять. Близость к Оле завоевывалась в непрерывной борьбе. Более сильные были в первом кольце окружения. Более слабые – во втором, в третьем, четвертом. Более слабые крепли в борьбе, совершенствуя технику подвига или лести, и делали сальто из периферии к центру, оттесняя более сильных. Стечкина сообщала телам движенье как по горизонтали площадки, так и по вертикали общества, понуждая человека к извечным уродующим сознанье прыжкам на ступенях иерархической лестницы. Нелепость же ситуации заключалась в том, что обрыдлая чаша сия саму лично Стечкину Олю попросту миновала. Путем эмпирическим, сполна вкусив горечь знаний и скорбей, Лю отказалась от всякого рода борьбы сознательно – через пониманье того, что боль поражений весила много больше плодов побед. Кусок колбасы не стоил человеческого отчаянья. Стечкиной же не пришлось и палец о палец ударить! Она не отказывалась от борьбы - она вообще никогда не боролась. Да она и понятия не имела о том, что борьба идет. Она пришла в одно прекрасное утро и не проронив ни слова, ни полуслова, не совершив поступка, не показав фокуса, не устрашая, не веселя, не плача вырвала вознесение на пьедестал. Почему?! Если бы Лю знала столько слов, сколько знает сейчас, она сказала бы: «Господи – это есть парадокс. Это - загадка. Хочешь ли ты, чтобы мы пытались ее разгадать? И если не хочешь, то с какой тогда целью являешь пытливому взору?».
Стечкина всегда была плохо одета. В общем не то чтобы плохо... Можно было подумать, что ее родители никогда не выходят на улицу и не видят других детей, а возможно даже не знают, что у них есть ребенок. Так или иначе, но Стечкины проигнорировали даже такое патетическое событие, как поход старшей группы в центральный дом быта с целью запечатления оной на памятной фотографии. Стоит ли говорить, что в этот день дети были не просто нарядны, а нарядны как никогда. Стоит ли вспоминать , что жизнь в нашем маленьком городе не была, да и не могла быть богата событиями. Стоит ли объяснять, что любой уважающий себя новоградец и в мыслях бы не посмел недооценить величие ряда сакральных моментов: парадов 1-го и 9-го мая, свадьбы, выписки из роддома, дня города, выпускного бала, первого сентября, похорон и похода к фотографу. Некоторые родители специально отпрашивались с работы, чтобы собственными руками внести под затвор объектива родного ребенка погруженного в пену крахмальных кружев, складок и белоснежных бантов. В вестибюле шли последние приготовления. Зажав во рту невидимки, мамы перетягивали девочкам хвостики и по десятому разу заправляли мальчикам вылезшие рубашки. Наряды детей ослепляли. И только Стечкина выглядела как всегда. Ее как всегда одевали несведущие механизмы. И она как всегда об этом не знала. Она как всегда не задавалась вопросом.
Фотограф Эдик Исаакович аккуратно взял воспитательницу под локоток, отвел в сторонку и очень тихо сказал:
- Валь, у тебя девчушка бегает, беленькая, кофточка рваная, без бантов. Так не пойдет.
- Эдя, а я что?
- Надо решать, Валя.
- Родители не следят. Какие-то божевильны, чи шо, я не знаю. Переехали из Винницы. Там, за овощным им дали квартиру, на этом... э... на этом самом...
- Валечка, девочка без бантов.
- И что?
- Я тридцать лет работаю. Я знаю что это будет потом. Ты знаешь, что это будет потом?
- Когда потом? В смысле?
- Потом. Когда ей будет сорок.
- Паша! Паша, что ты делаешь?! Ты же порвешь ему гольфы! Отойди от него! Ты смотри что делают...
- Когда ей будет сорок, она достанет мою фотографию...
- Ой! Ха! Я тебя умоляю. Доживет твоя фотография?!
- Валя, искусство – вечно. Когда ей будет сорок – она останется одна...
- Эта то? Эта одна не останется. Ни в сорок, ни в сто сорок. Не волнуйся за нее.
- Когда ей будет сорок, она останется одна. Она будет плакать. Достанет мою фотографию, чтобы вспомнить – с чего же все началось. Она посмотрит и скажет: вот, все люди как люди. И только за мной не смотрели родители. Я выглядела как сирота. Она скажет – родители во всем виноваты. А родители не виноваты. Перед нами не виноваты, Валечка. Ни в чем. Родители дали нам жизнь.
- Я что тебе – сниму с другого ребенка банты?! Эдя, это же волосы... Ну, гигиена, ну... Мне скандалы не нужны.
- Погоди-ка... Мы же не на экваторе.
Эдик Исаакович поднялся на второй этаж в пошивочный цех и через пять минут вернулся с розовой лентой в руке.
- Валя, на-ка. – Сказал он, подойдя в воспитательнице. – Девочки из одежного ателье дали. На полчасика. Потом занесешь.
Валентина Ивановна поймала Олю за ворот кофты, достала из своей сумки расческу и завязала Стечкиной на макушке розовый капроновый бант.
|
| 3225 | Один | 4/11/2008 5:32:37 PM | Лю подошла к зеркалу. Увидев себя она испытала не острое, скорее размытое, какое-то тупиковое, но в то же время окрашенное тревогой чувство. Многие годы спустя это чувство стало называться «недоумение». От этого чувства хотелось плакать. Но оно отравляло тело бессильем. И даже у слез не было сил, чтобы пролиться. Дело в том, что сегодня маме пришлось опоздать на работу. Мама потратила сорок минут на то, чтобы завязать Лю два пышных банта. А до того еще пять минут на то чтобы отутюжить ленты. А до того еще двадцать минут на то, чтобы ровно пришить к синему бархатному платью белый кружевной воротник. Это самое синее платье, которое бабушка гладила с вечера через марлю, сейчас отражалось в зеркале. Оно висело на маленьком теле, на очень худеньком теле, на невообразимо худеньком теле как на костяшках вешалки. Банты сползали под собственной тяжестью по скользким волосам. Выбившиеся пряди щекотали лицо. Все было не так. Столько приготовлений! Столько стараний! Но все было не так. Не так, как надо. И не так, как у Стечкиной.
Как-то, в час игр, Лю осталась сидеть за столом, лицом к стене, над раскрытым альбомом, грызя карандаш. Даст ли наложение охры на черный необходимую краску? Лю смотрела на Стечкину, пеленавшую куклу. Формально – ничего особенного. Светлые волосы, короткое каре. Милое лицо. Очень милое. Ладное тело. Руки и ноги такие же, как у той куклы, которую она пеленала. Нарисовать все это было бы просто, если б не проклятое то, что не ограничивалось пределами кожи, а выходило из Стечкиной и летело по воздуху, как радуга или блеск. Если бы Лю знала столько слов, сколько знает сейчас, она сказала бы: «Господи, чем отличается эта девочка от тысяч и миллионов других? Если внимательно присмотреться, то можно заметить: она улыбается первой. Улыбается, не дожидаясь повода. Она отдает улыбку не взяв предварительно ничего взамен. Она отдает. Раз она отдает, значит она не жадная. Раз она не жадная, значит... У нее никто никогда ничего не отбирал? Как если бы у нее всегда было все, есть все и будет все. Господи – это гармония. Ты сотворил ее. Значит ты где-то рядом». Примесь к черному глины должна была дать серый цвет. Не просто цвет, а свечение Олиных глаз. Два маленьких черных круга под дугами верхних век были готовы. Надавливая на карандаш сильнее обычного, Лю нанесла охру поверх. Но свет не произошел. Охра и черный образовали грязь. Тусклую грязь, говорящую о Стечкиной не более, чем белый лист до. Можно конечно было изобразить лучи, посредством желтых черточек идущих от глаз. Но... Художник не мог стать богом.
Не будучи богом, фотохудожник Эдик Исаакович, был человеком чутким и улавливал какие-то надмирные смыслы идущие как бы над канвою событий. То есть он понимал что через тридцать лет его фотографию извлекут из под слоев поздравительных телеграмм, счетов, квитанций, газетных вырезок, других фотографий и будут смотреть. Но будучи простым смертным, уловив смысл, он все же не смог его правильно расшифровать. Глядя на фотографию бывшие дети видели как смешны и нелепы они были когда-то. Как странно смотрелись в этих огромных бантах. Как неопытны и слепы были их молодые родители. Как грустно смотрелась страна, в которой они жили и которой теперь нет в помине. Какие дурацкие у них выражения лиц. И какая красивая была у них девочка – самая красивая девочка в группе – неотразимая. Оля. Кажется так ее звали.
Двадцать восемь лет спустя. Москва. Зима. ЦУМ. Четвертый этаж. Кафе.
Лю: Ты знаешь, что Стечкина умерла?
Катя: Стечкина? Это та, которая с тобой в один...
Лю: Да. С моей группы. Умерла. Собственно, не умерла, погибла.
Катя: Когда?
Лю: Оказывается давно. Году в девяносто шестом... Как-то так. Вообще-то ее убили даже...
Катя: Откуда ты знаешь?
Лю: Мирончук же приезжала на семьсот пятьдесят лет Новограда. Мы собирались в кафе, я ж тебе говорила. И вот. Мирончук рассказала, что Стечкину убили.
Катя: Кто?
Лю: Ну, ты помнишь, наверное, она поступила в девяносто третьем в Коцюбинского на ин-яз...
Катя: Не, не помню. И?
Лю: Через полгода ее отчислили. Мирончук позвала ее с собой работать в Люксембург.
Катя: В смысле в стриптиз?
Лю: Ага. Она работала вместе с Мирончук, в том же баре, танцевала. Только Мирончук делала карьеру – повысилась в бармены и что-то там такое, а Стечкина, как обычно валяла дурака. Вот... А потом она там познакомилась с каким-то чуваком, нашим.
Катя: С Украины?
Лю: Нет. Русским. Из Питера. Он забрал Стечкину в Питер. И там она жила-жила себе... Да, какой-то мужик, типа, реальный пацан. Он ее вроде бы сильно любил, содержал, а Стечкина как всегда ему изменяла. И в общем там был ее день рождения. Этот парень арендовал ресторан, кажется... чуть ли не в Астории. И там было все прекрасно и пафосно. Но Стечкина, как истинная хиппи, пригласила на этот праздник жизни свою подругу, с которой у нее был секс.
Катя: Подожди. А Стечкина что – лесбиянка?
Лю: Ну она ж всегда была э... бисексуальна... Ты что – не помнишь?
Катя: Я? Я – не помню. У меня склероз. Могла б ты запомнить такую простую вещь – у меня склероз.
Лю: Ну вот... И в общем там на дне рождения, под занавес, сильно опьянев, наверное, Стечкина вступила у всех на глазах в порочную связь со своей подругой, даже что ли на столе... Как-то очень эффектно это было все обставлено. Парень ее обиделся. То есть он почувствовал себя униженным. К тому же ему, видимо, денег опять же было жалко, ну, там, крабы, икра, цыгане, медведи... Вот. И что-то там дальше происходило... Я детали уже не помню. Мирончук это рассказывала летом. А у меня то тоже склероз.
Официант: (Меняя пепельницу): Может десерт?
Катя: Я что – похожа на человека, который ест десерт?
Лю: Так... И, короче, все закончилось тем, что они поехали куда-то втроем...
Катя: Кто они?
Лю: Ну они – Стечкина, ее подруга и мужик ее.
Катя: И?
Лю: И как-то получилось, что они раскатали на капоте его машины дороги... Стечкина, значит, наклонилась... а она получилась лицом к капоту... И он ее за решетку радиатора или за что-то там такое пристегнул наручниками... А потом вроде бы он сказал, что хочет посмотреть как они с подругой занимаются любовью. Подруга, вроде как подошла к Стечкиной сзади и...
Катя: Так убил то ее в итоге кто?
Лю: Так я дорасскажу может?
Катя: Будь любезна.
Лю: Он же и убил. Мужик. Он сел за руль – смотреть на секс из машины. А на самом деле он на педаль газа... Подруга отскочила, естественно. А Стечкина же была пристегнута... И... ну да. Вот. Он ее задавил...
Катя: Боже. Ты зачем мне это сейчас рассказываешь?
Лю: Минуточку. Так ты спросила.
Катя: Нет, ну ты мне это рассказываешь в помещении в котором курить нельзя! Это какие же надо иметь нервы.
Лю: Нервы надо укреплять. Отвар шиповника очень полезно пить...
Катя: Кстати не понятно почему в таком месте, как ЦУМ курить нельзя, да? Казалось бы. Прикупил платьице за триста тысяч. Ну можно же после такого и перекурить, да?
Лю: Может пойдем выйдем на улицу, покурим?
Катя: Нет. Хочу напомнить, что у нас план. Мы еще ботегу не обошли. В марни не были, миу-миу – были? Не были. Вот. Все поделаем уже. Потом курить.
Катя Пицык
|
| 3224 | 164 см Легкомыслия | 4/10/2008 1:55:24 AM | Веселая --> (3223)
Ну, с отворотными зельями у меня, надо признаться., тоже слабовато..)
Тихо мирюсь с ситуацией., как с фоновой зубной болью в выходные..)
А вот по части приворотных...)
Что-то изменилось.? Можно так ставить вопрос.?)
|
| 3223 | Веселая | 4/9/2008 11:38:46 PM | 164 см Легкомыслия --> (3217)
отворотными зельями, а чем же ещё?)...
а Джипа - приворотными)...
Результат и там, и сям - нулевой)
|
| 3222 | Джип Широкий | 4/9/2008 3:24:03 PM | 164 см Легкомыслия --> (3221) Значит, Весёлая, думаешь, кокэтничает? :)
Эх, чего ж раньше не сказала, ..
тогда нужно б было б сказать, что пару иероглифов в тех песнях мне всё разглядеть удалось..
а теперь поздно. :))
всё.
умолк.
и унёс с собой "То, чем ты тут занимаешься.,..."
|
| 3221 | 164 см Легкомыслия | 4/9/2008 1:09:01 PM | Джип Широкий --> (3219)
Джи, ты не волнуйся...)
То, чем ты тут занимаешься., кокетством назвать никак нельзя..)
|
| 3220 | Джип Широкий | 4/9/2008 12:51:10 PM | Веселая --> (3216) в свете выше-ниже выявившихся обСТОЯтельств, официально уведоМЛЯю Ю-You,
что в указанном адресе
-- http://www.youtube.com/watch?v=x2Hv2op-53w --
японских звучаний не отмечено,
но очень много знакомых звуков и видов
очень!
|
| 3219 | Джип Широкий | 4/9/2008 12:47:39 PM | 164 см Легкомыслия --> (3218) ну вот... теперь кокетство ещё,.. да ещё и "бешеное".
|
| 3218 | 164 см Легкомыслия | 4/9/2008 10:42:41 AM | Веселая --> (3202)
Нетттттттт...
Я, во всяком случае., убирать не стану..)
Никто не говорит, что я буду что-то писать..)
Но., когда я знаю., что могу прийти сюда и выплеснуть любую дурь, что на меня нападет.., мне как-то спокойнее..)
Это при условия., конечно же, что вы с Джипом не зайдетесь в бешеном кокетстве..)
|
| 3217 | 164 см Легкомыслия | 4/9/2008 10:37:44 AM | Веселая --> (3203)
Надо же...
А чем травила.?)
|
| 3216 | Веселая | 4/8/2008 8:26:32 PM | скажи потом, на японском или нет?)
|
| 3215 | Веселая | 4/8/2008 8:25:26 PM | Джип Широкий --> (3214)
Почту посмотри)
Убежала)
|
| 3214 | Джип Широкий | 4/8/2008 7:40:22 PM | Веселая --> (3212) "не, ну я так не играю!"
Ты обещалась флудить.
И где оно? :)
|
| 3213 | Джип Широкий | 4/8/2008 5:09:51 PM | Веселая --> (3212) идея красивая.. и реализована..
а придумана ею же, как думаешь ?..
"идея"
|
| 3212 | Веселая | 4/8/2008 4:23:34 PM | Джип Широкий --> (3209)
красиво поют!.. слов нет.. :)
словно время и пространство не разделяют...
Она родилась в 1971,а он умер в 1978.
пофлудим немножко, пока Наташи нет)
|
| 3211 | Джип Широкий | 4/8/2008 3:53:25 PM | Вах, чукчА,.. --> (3210) - без знака вопроса!
|
 3210 | Джип Широкий | 4/8/2008 3:52:20 PM | уп-с!
Веселая --> (3207) тут --> (3209) "поможем!" читать, как "подпоём!" :)))
|
| 3209 | Джип Широкий | 4/8/2008 3:46:15 PM | Веселая --> (3207) красиво поют!.. слов нет.. :)
а насчёт "помочь"..
насколько помню из недавнего, то .. мм.. не получалось говорить с девушками "по-французски", всё на какой-то "иной язык" общение переносилось..
хотя нет, вспомнил, что и француженку тоже как-то понимал неплохо..
наверное присоединюсь к Тебе :)
поможем! :)
Веселая --> (3208)
как чукча чукче :)))
|
| 3208 | Веселая | 4/8/2008 2:49:41 PM | Вах, чукчА, языке)
|
| 3207 | Веселая | 4/8/2008 2:43:35 PM | Джип Широкий --> (3205)
Чтобы новое семечко проросло)...
Ну, а если хочешь, давай вместе подпоем на понятном для девушки языком?)
Дракон-Хранитель --> (3206)
)...
|
| 3206 | Дракон-Хранитель | 4/8/2008 1:41:25 PM | Веселая --> (3203) --> (3204) гы-ы... :)))
|
|
|